Перевод - Лоренс Даррелл 'Небольшой поручение в Париже' - стр 4

      А  на  улице  начиналась заваруха; по счастью полиция, раскинувшая сети вокруг этого дома, чьи обитатели проводят время, препарируя тетушек, обрушилась всего  лишь  на судебную команду - исполнителей, посыльных и черт-те знает  кого  в  оперных шляпах и плащах. Благодарение богу, мы вовремя убрались; полиция  арестовала отчаянно сопротивлявшихся судейских. Наблюдая за этим, я не испытал  радости - только дурные предчувствия. Потому что рядом на табурете, слегка улыбаясь, сидел этот проклятый скелет.

      Мы молча сидели в унынии, прошли уже часы, Коко носил нам напитки и помечал их в долговой книжечке. Он  рассказывал  нам  о своей политической деятельности. Он оказался горячим докрасна революционером, ходил ночами по Парижу, выводя  мелом  на  стенах:  "Coco  est  traitre⁸"  и "Francаis a moi⁹". Его партия имела звучное название, но,  по  словам О'Тула, только одного члена - его самого. Эклектичные  вещи.  Но  время двигалось; я заявил, что мне нужно идти. "Нет, клянусь богом, ты  останешься со  мной  до конца, - вскричал О'Тул, - или, клянусь  костями  Пок-Мобри,  я проткну твою дипломатскую глотку!" Пок-Мобри! Как я о нем подумал в эту минуту, нехорошо.

   Вот он - я, без копейки, в ловушке у; этого помешавшегося на тетке прожженного идиота.

    Коко старался подбодрить нас песней, у него был хороший выбор трубок, но я был не в настроении развлекаться. О'Тул сидел, глубоко задумавшись; наконец, он сказал, что нашел. Есть один человек, который даст ему настоящую  цену за Мириэм, парень по имени Рауль. Но Рауль жил не  в  самом  Париже,  а где-то неподалеку. Нам надо было как-то достать денег для поездки, например, заложить парочку костюмов Коко.

    Я застонал: "Не хочу ни  в  какую  поездку". "Тихо, Анчоус,- прогремел он.- Теперь мы  с  тобой  связаны  этим  делом  до гроба". Этого мне еще не хватало; но я чувствовал себя слабым и беззащитным. Мириэм будто подчинила меня своей костяной  воле.  Не  буду  описывать  наше величественное шествие через Париж - я сохраню это  для  второго  тома  моих мемуаров. О'Тул был теперь под газом и расположен к веселью,  граничащему  с грубостью.

     Вам, например,  случалось  обернуться  в  очереди  на  автобус  и оказаться нос к носу со скелетом в пластиковом плаще? Мы наводили  смятение, где бы мы ни оказывались. На крыше автобуса он посадил Мириэм на  места  для инвалидов войны и отказался взять билет, утверждая, что она пала на Марне. У контролера лицо задергалось, а усы провернулись на 365 градусов, но  что  он мог сказать? Как он мог что-либо доказать?  Несколько  раз  мы  сбивались  с дороги.

    Раз я стоял один с Мириэм, ожидая пока О'Тул посетит  одно  из  этих оловянных сооружений, где ноги клиента видны  снизу.  Я  стоял  на  ступенях собора святого Салплиса, когда опять подошел полицейский и  начал  разговор. Подозревал ли он преступление или опасался беспорядков -  этого  мы  уже  не узнаем. Он обратился ко мне, вежливо, указывая на Мириэм.

    "C'est la plume de ma tante¹⁰, - попытался  я  объяснить, -  мадемуазель  Мириэм".  Он  сказал: "Tiens¹¹", - и поднял shako¹². Но я был так изнурен этой попыткой  объяснения и долгим отсутствием О'Тула, что бросился в  церковь  и  укрылся  в  боковой часовне. Едва я начал "Отче наш" с Мириэм на коленях около меня, как подошел служитель, белый как мел, и зашипел на меня.